все люди вокруг кому-то принадлежат и это, по правде, гораздо страшней ножа. мой личный котёл, персональный – при жизни! – ад. никак мне его не покинуть, не убежать. сижу, в одиночество впаяна тишиной – единственный нужный, конечно, совсем не мой, но делает целой, счастливой, такой живой –– пусть даже не стану «той».

мы с ним абсолютные, страшные дураки. я редко, недолго касаюсь рукой руки, но всё же узнала, как губы его мягки, шепчу: «ну давай же, на казнь меня обреки». он слышит мой шёпот, целует опять в висок. читаю во взгляде: «прости, что я так жесток». мне, глупой, наверное, это бы был урок – да вот, к сожаленью, в который уж раз не впрок.

я помню прекрасно, кому он принадлежит, с кем хочет и будет, наверно, до смерти жить, но образ его словно намертво в сердце вшит, и значит, увы, невозможно не дорожить.

а чувство вливается в душу почти что год, и страшно бывает: вдруг это меня убьёт? да тут хоть умри – только он ко мне не придёт. с такими бессильны и внешность, и приворот... я вовсе не ведьма, ночами не ворожу: не делаю зелий, не сыплю с руки кунжут. поэтому, может быть, в жизни такая жуть – что лишь я одна никому не принадлежу.

© Владислава Рукавишникова,vk.com/ru_kavishnikova_stihi

Соври мне

Соври, что завтра будет лучше,
Что та же осень, только краше,
Что тот же вздох, но без удушья.
Соври, что мы не станем старше.
Соври, что люди не уходят,
И что любовь всегда взаимна.
Соври о чести и свободе,
Соври, что жизнь необходима.
Соври о том, что все болезни,
Нас превращающие в землю,
Пройдут. Соври, что не исчезнем.
Соври, что истина не дремлет.
Соври, что дети все вернутся,
Навек ушедшие из дома.
Соври, что ангелы проснутся,
И выйдет Бог из вечной комы.
Соври, что тот старик с глазами
Всех пьяниц мира будет счастлив.
Соври, что стены между нами
Прорвет лавина новой страсти.
Соври, что станем мы добрее,
Не так жестоки и угрюмы,
И между школой и аллеей
Не будут подниматься тюрьмы.
Соври, что тот, кто нами правит,
Хранит в рассудке человечность.
Соври про честность этих правил.
Соври, что завтра будет вечность.
Соври про солнце в каждой луже,
Про светлый смех за каждой дверью.
Соври, что завтра будет лучше.
Сегодня я тебе поверю.
© Аль Квотион

Дарья Рябинко. исполнительница Кармен:

— Что для вас – быть собой в этом образе?

— Быть свободной, смотреть на все легко и беззаботно. (Улыбается.) Есть стереотип, что Кармен непременно красотка. Я считаю, что она притягивает к себе мужчин не красотой, а независимым отношением к жизни, внутренней свободой. В эпизоде перед выходом работниц с табачной фабрики специально просила постижеров – пожалуйста, сделайте прическу попроще, она же после работы! У нас весь женский хор – с розами на голове, единственная, кто без роз – Кармен. Плюс я сняла с себя все украшения, подобрала юбку и выхожу босая.
...
Да, кажется, что это немыслимо – отказаться от шанса петь в Большом театре. Но я чувствую, что иду по верному пути. Люблю петь, люблю свой театр, партнеров, с которыми работаю. Мне в радость то, что я делаю – это ли не самое главное в жизни?..

народная артистка России Ирина Долженко:

Кто сказал, что Кармен обязательно должна быть зрелой женщиной? Надо сыграть себя – в том возрасте, в котором ты сейчас. Пусть Кармен будет хулиганка. И тем страшнее, когда ее убивает Хозе, потому что он не понимает, почему она такая.

Знаменитый французский художник-постимпрессионист Морис Утрилло (Maurice Utrillo, 1883- 1955), мастер городского пейзажа, в своем творчестве создал собственный образ Парижа, мир, пронизанный чувством оди­ночества и скрытой тревоги.

Мировую славу принесли Утрил­ло виды Монмартра. Более всего Утрилло писал Монмартр, этот, по его словам «оригинальный квартал Парижа с его провинци­альными уголками и нравами бо­гемы». Там, в стороне от централь­ных площадей и бульваров сто­лицы Франции начала XX века он открыл красоту захолустных улочек, живописность черепичных крыш и потрескавшихся стен.

При всей поэтической обыденности Мон­мартр в интерпретации Утрилло постоянно вызывает чувство щемящей горечи. Улицы пустынны, люди как будто спрятались в не­уютных домах с плотно закрытыми дверьми и спущенными жалюзи. Земля закована в тяжелый пан­цирь брусчатых мостовых, здания зияют слепыми провалами окон, топорщатся колючими оградами. Человек, бредущий по этим без­людным улицам, мимо этих равно­душных зданий, должен остро чувствовать свое одиночество и не­прикаянность. Утрилло великолепно чувствует фактуру оштукатурен­ных стен, камня, шероховатого песчаника. Художник – настоящий мастер в изображении древних соборов из натурального камня. На полотнах природный камень предстает изъеденный временем, Утрилло передает специфическую насыщенность тона камня, текстуру и фактуру природного материала. Чтобы живописно передать все это, он пишет не просто маслом, но мешает его с песком, добавляет клей, известь, накладывает ку­сочки мха, листики бумаги. Он ра­ботает пастозно, густо, порою наносит краску на холст ножом, разглаживает ее пальцами. С по­мощью белого цинка, желтого хрома, кобальта, вермийона, тем­ного краплака художник создает утонченную, деликатную и очень насыщенную цветовую гамму. Упрощая реальные формы, Мориса Утрилло сво­дит очертания предметов к их осно­ве, свободно обобщает контур. Ча­сто на первом плане изображена плоскость ограды или стены дома. В контрасте с этой весомой, фактурно выявленной поверхностью очертания уходящих в глубину строений и редких деревьев при­обретают особенную остроту. Жи­вописные пятна чередуются с рез­кими графическими линиями, вер­тикали с горизонталями, объемы с пустотами.



www.hudojnik-impressionist.ru/utrillo.htm
www.artcontext.info/pictures-of-great-artists/5...
smallbay.ru/artfrance/utrillo_maurice.html

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

самая моя большая проблема в том, что дожив до уже ой, как далеко не школьного возраста, я продолжаю представлять себе любовь как "взялись за руки и побежали через цветущий луг".

Portrait of Madame Recamier, Jacques-Louis David.


Rene Magritte: Magritte Perspective Madame Recamier by David


www.artinheart.ru/post/vision/876.shtml

Благословляю имя из имен
И голос мой, дрожавший от волненья,
Когда к любимой обращался он, - Петрарка поставил в конце сонета свой размашистый вензель, перевязал письмо шелковой ленточкой и отправил гонца в дом де Садов.
- Что он просит? - поинтересовалась у кормилицы Лаура де Сад, в девичестве де Нов, пересчитывая орущих отпрысков.
- А Бог его знает - перевела та пляшущие строчки поэта на язык небесной канцелярии. - Наверное, встретиться хочет.
- Странно...а зачем? - удивилась Лаура, переворачивая послание вверх ногами.
- А Бог его знает, - не стала оригинальничать кормилица, отрывая от груди очередного орущего младенца своей госпожи. - Может, денег хочет попросить.
- Денег? - впала в транс Лаура, поглаживая беременный живот. - Но у меня нет денег. И почему ты решила, что именно денег?
- А что с Вас еще взять-то, госпожа, - хохотнула кормилица, вытирая младенцу рот. - Вон, 11-й уже на подходе! Стало быть - денег. Книжки свои издавать. Вот ведь настырный какой! Все 20 лет, что у Вас служу, он все просит и просит! Слабоумные они, эти поэты!
А через год Лаура умерла, так и не узнав, что безнадежно влюбленный Петрарка никогда и ничего у нее не просил...

Пронзительная боль в культурном мире...
С экранов тихо льётся «Музыка в эфире»...
Смерть в сладкие покои ворота' отверзла
И забрала к себе, для просвещения, Святослава Бэлза.

не знаю автора, к сожалению, но это прекрасно.